I.
Осталось три дня
читать дальшеЯ не знаю, зачем я начала вести эти записки. Нам же нельзя. Но я - не мы. Хоть плачь, хоть смейся, но я - не мы. Я упорно это скрывала, но пройдёт три дня, и все об этом узнают, а мне больно уже сейчас, и хочется плакать, а бумага так хорошо впитывает слёзы.
В каком настроении я проснулась сегодня - не дай Великий Бог Уравнитель никому.
Вылезла из постели и переползла в ванную кабину, скорчилась там на полу, пытаясь ухватить последние пылинки моего сонного забытья. Меня полило тёплым душем, надо мной почикали ножницы, помахала расчёска, фыркнул одеколон - обычный утренний туалет. Но не для меня. Сегодня я не в настроении сливаться с остальными. Я прошла в сушильную комнату, надела свой чёрный балахон, носки, зашнуровала казарменные ботинки и отправилась на кухню. Родители ушли; опаздываю? Я подошла к своей капельнице, привычным жестом вставила иглу в вену и пару минут наслаждалась вкусом физраствора. Посмотрела на часы; нет, успеваю. Поэтому села записать утренние события.
Через три дня у меня день рождения. Пятнадцать будет. И я должна буду со своим классом - пятнадцать девочек, которым будет пятнадцать лет через три дня, - пройти Священный Отбор. Те, кто его проходят, становятся замечательными членами общества, как мои родители. Мы принадлежим к Высшим - чёрный цвет, короткие стрижки, один ребёнок в семье, пятнадцать дотаций в сутки, физраствор на завтрак - и я тоже такой буду. Вернее, а я такой не буду. Я не понимаю, зачем это нужно. Не понимаю - значит, не вижу смысла. А о смысле спросить некого. А я боюсь непонятного. И это меня от них отдаляет, потому что они понимают, а я - нет. Я слишком не такая, как они. Я не стану замечательным членом общества.
Пора. Прячу записки. Ухожу.
Вечер. Я только что успокоилась и перестала размазывать слёзы по лицу. Мне нельзя плакать. Высшие плакать не могут. А слёзы сами текут из глаз.
Я сейчас сижу и реву в ванной кабине. Знаю, глупо, но по-другому не могу.
Ненавижу свою школу. Ненавижу всю жизнь.
К остановке я успела вовремя - хотя лучше бы опоздала! Мы сели, как обычно, на конвейер, и лента довезла нас до школы. Мы вошли внутрь, дошли группкой, грохоча башмаками, до кабинета и расселись.
Вошла Раннин. Это наш инструктор по Священному Отбору. Она из Средних, поэтому мы обращаемся к ней по имени и на "ты".
А Лара Тариет тут же:
- Раннин! Тебе не кажется, что у Юны Телзен волосы другие?
Рефлекторно хватаюсь за причёску, а сама перехожу в атаку:
- Вы так уверены в этом, Лара Тариет?
Мы же все Высшие, а Высшие обращаются друг к другу на "вы" и полным именем.
- Уверена, Юна Телзен, - кивает головой Лара Тариет.
Ощупываю свои волосы. У всех девочек в классе они приглаженные, а у меня торчат иглами, да ещё и длиннее, чем надо. И мне это нравится даже.
- Да пошли вы, Лара Тариет, - говорю я, соблюдая все правила этикета.
По классу прошёл шёпоток.
- Юна Телзен, - кричит Раннин. - После инструктажа пойдёте со мной к директору. И немедленно приведите в порядок волосы!
- Иди-ка ты, Раннин, - разозлилась я. Не люблю эту тётку. Но все правила приличия я по-прежнему соблюла!
А она аж вся побледнела, подошла ко мне:
- После урока - пойдёте, Юна Телзен, со мной.
И ушла. И стала вести свой инструктаж.
II.
Конспект Юны Телзен
День рождения = день Священного Отбора. Переоденут в белое, дадут амутелик и подведут к Алтарю. Не бояться, сразу прыгать. Если всё хорошо - будет не больно. Вылетишь, напоят вином и отведут к родителя. Если что-то не так - Отбор не произойдёт. И всё.
III.
Осталось три дня (продолжение)
После инструктажа я пошла вслед за Раннин к директору. Это пожилая дама, из Высших, страдающая водянкой. Когда меня приводят к ней (а это случается где-то раз в неделю), у неё из глаз текут слёзы, похожие на капли жира.
- Ах, Юна Телзен, - грустно сказала она, когда Раннин ввела её в курс дела. - Юна Телзен. Ну зачем же вы так меня расстраиваете? Вы же знаете, как я вас люблю.
Я выразительно смотрю на Раннин, и директриса жестом велит ей уйти. Не хочется ей, а приходится - Средние должны повиноваться Высшим.
- Ах, Юна Телзен, Юна Телзен, как же вы планируете пройти Отбор? - обычный вопрос для пристыжения.
- Я его не пройду, Ада Таннин, - просто говорю я.
Капли жира текут ещё больше, ещё обильнее.
- Не раньте моё бедное сердце, Юна Телзен. Вы хорошая, и у вас замечательные родители. Вы его пройдёте, дорогая, потому что такая замечательная дочь таких милых родителей не может его не пройти. Ну же, дорогая Юна Телзен, согласитесь со мной, и я вас спокойно отпущу.
Я упрямо помотала головой. Это же неправда! А я не хочу говорить кому-то в угоду неправду.
- Я его не пройду.
Ада Таннин грустно смотрит на меня.
- Вы, Юна Телзен, понимаете, что в таком случае я должна сообщить об этом вашим родителям? - тихо спросила она. Я кивнула, и директор продолжила: - Они будут очень расстроены, и, думаю, мне придётся сообщить им некоторые прошлые случаи, которые мы замяли на тот момент...
Что-то подбросило меня в воздух, и я, вскочив, вскрикнула:
- Да пошла ты!
Глаза Ады Таннин полезли на лоб, и она приподнялась со своего кресла, медленно, грузно, решительно, страшно, угрожающе. Ей очень тяжело это давалось, а если уж она встала - пощады не жди.
Я и не ждала.
- Юна Телзен, - её голос звучал хрипло и надтреснуто, и от этого мне стало страшно на какую-то долю секунды. - Я сейчас же звоню вашим родителям. Уходите!
Я встала, кивнула и вышла.
Из школы я ушла. Домой идти было ещё не пора, поэтому остаток дня я шаталась по городу. Мне было немного не по себе от осознания того, что редкие люди вокруг меня снуют, торопятся, бегут по своим делам, а я бесцельно хожу по улицам. Это нельзя; каждую минуту я должна приносить пользу обществу - а ныне я приношу пользу лишь самой себе. Но, пожалуй, мне это даже понравилось.
Вернулась я домой, как положено, под вечер. Мама с папой были уже дома.
- Добрый вечер, мама, папа, - поприветствовала я их, шагая в свою комнату.
- Юна! Иди сюда. - велел папа; я повиновалась. Мама сидела на полу, подтянув колени к подбородку; папа стоял у окна, оперевшись на подоконник. Почему-то мне подумалось, что можно было наблюдать эту же сцену пятнадцать лет и девять месяцев тому назад. Такое же неловкое молчание в воздухе, как будто минуту назад они сделали что-то недозволенное и гадкое, что и вспоминать-то тошно, а на самом деле ничего страшного-то не случилось.
- Да, папа?
- Мы сегодня были в твоей школе, - начала мама.
- И то, что мы там выслушали, крайне неутешительно, - продолжил папа.
Я грустно кивнула, перебирая в голове, как бусинки чёток, все мои визиты к директору. Наверняка Ада Таннин опустила множество мелких прегрешений, но поведала во всех красках сегодняшние события. И наверняка рассказала о драке - неделю назад я подралась с хорошеньким мальчиком из параллели. Мы случайно столкнулись в общем коридоре - толпа свела нас нос к носу, и у меня аж сердце защемило, какой он хорошеньки-и-и-ий. А он ещё и улыбнулся мне, и за руку хотел взять. И я поняла: сейчас он мне понравится. И, чтобы этого не случилось, я ударила его кулаком в лицо.
И через секунду я оказалась на полу под ним, а он осторожно, не по лицу, наносил удары, рвал балахон, создавая иллюзию драки. Сейчас я понимаю, уже обдумав случившееся, что он не хотел сделать мне больно, но тогда-то я считала, что это и есть настоящая драка, и лупцевала его что есть силы, внутри изнывая: "Великий Бог Уравнитель, какой же он хорошенький!" И жмурилась, жмурилась, а когда открывала глаза, то видела его чудесные светлые локоны, и сердце ныло и плакало кровью.
Наконец явился один из старших воспитателей из Мужского корпуса, бесцеремонно растащил нас и поволок к директору. У меня из глаз текли слёзы, которые я смогла кое-как спрятать - нет, я плакала не от стыда, и не от боли были мои слёзы, а мне было больно за прерванное счастье в единении с ним.
Ада Таннин посадила нас на стулья и долго вздыхала. Он слушал её причитания вполуха и всё пытался поймать мою руку, но я не далась; тогда он поставил свою ногу на мою и удовлетворился этим. Я заметила, что он зажал в кулаке клочок моих волос.
Директор повздыхала-повздыхала и отпустила нас: у нас обоих родители работают в правительстве, так что, как говорится, себе дороже. Синяки зажили, мне купили новый балахон, даже не спрашивая, что случилось со старым; но моя боль не утихла, и я по-прежнему помню его, и опять хочу с ним подраться. Впрочем, та драка ушла в прошлое, но сегодня директор, как пить дать, её воскресила.
- У нас к тебе несколько вопросов, - продолжал папа. - Начнём. Кто он?
Ну вот что я говорила.
- Я не знаю, папа. Мы только один раз виделись...тогда...и больше не встречались.
Это была правда. Я искала его, ходила именно по тому коридору-трубе, наполняемой людьми, выливающимися из других двух труб - коридоров из Женского и Мужского корпусов. Но нет; я его больше не встречала - ни в трубе, ни где-либо ещё.
Мама пожала плечами.
- Сказала бы нам... Если было бы надо... Мы бы его нашли...
- Рэн! - оборвал папа. - Дочь, зачем ты с ним подралась?
- Чтобы не полюбить его.
Пауза. Отец отвернулся к окну.
- Разумно, особенно если учесть, что у тебя через три дня Отбор. Рэн, - обратился к маме папа, - как ты думаешь, Юна пройдёт отбор?
- Я надеюсь, - закивала мать.
- Она его не пройдёт, - ровным голосом ответил отец. - Ты со мной согласна, Юна.
- Да, папа.
- Замечательно. Можешь идти, Юна. У меня больше нет желания и намерения задавать тебе вопросы.
Однако я осталась. В воздухе повисло молчание, но я чувствовала, что оно сейчас будет нарушено чем-то очень важным.
И оно нарушилось. Папа заложил руки за спину и сказал:
- Ты знаешь, что в наших семьях может быть только один ребёнок. Но как-то так получилось, что у нас родились две девочки, а не одна. На счастье, врач был моим приятелем. Он предложил нам оставить одного ребёнка, и везде будет зафиксировано, что у нас родилась одна дочь. Мы согласились. И у нас была всего минута на выбор. Мы выбрали тебя, а твою сестру унесли. Что с ней - не знаю. Может, отдали в другую семью... Или отдали в детдом... Хотя, скорее всего, умерещевили. Пожалуйста, не заставляй нас с Рэн сомневаться в правильности нашего выбора.
- Пожалуйста, Юна, - эхом откликнулась мать.
Я повернулась и ушла.
И вот сейчас я сижу, записываю всё это и опять реву. Мне очень жалко себя, жалко мою бедную сестру, которую определённо убили и наверняка пустили на физраствор.
В дверь стучатся - затихаю.
- Юна, ты там? Юна? - мама.
- Да. Что?
- Спать иди. Завтра...
- Что завтра?
Мама замялась.
- Тебя...накажут.
- Оригинально, - без энтузиазма отзываюсь я.
- На час отправляют к Низшим.
Я не шелохнулась.
- Ну и пусть.
III.
Приказ
о воспитательном моменте Юны Телзен, выпускницы Первой Школы. Вследствие многократно повторяющихся случаев поведения, не подобающего девушке, готовящейся стать достопорядочным членом нашего общества, Юну Телзен было решено отправить на час в Женский Нижний Корпус.
IV.
Осталось два дня
С утра у входа меня отловила Ада Таннин руками своей секретарши Атил. Атил цепко схватила меня за запястье и, не говоря не слова, потащила меня внутрь. Девочки из моего класса было захихикали, но Атил рявкнула:
- Заткнитесь! Узнаю, что вы обсуждали это - отправитесь вместе с ней!
Те сразу замолчали, а меня протащили в самый конец коридора. Там находится дверь, за которой - лестница в корпусы Средних и Низших. Средние занимаются в полуподвальчике, а Низшие - в подземных комнатах, куда не проникает солнечный свет. Они все подслеповаты; чтобы лучше друг друга видеть, они одеты в белое. Правда, их одежда чаще всего очень грязная, но всё-таки что-то белое в ней угадать можно.
Атил отвела меня вниз по лестнице, провела по коридору и втолкнула в одну из классных комнат. Дверь за мной захлопнулась - как будто упал нож гильотины.
Не успела я и моргнуть, как ко мне подскочили пять девочек. Подслеповато щурясь, они стали ощупывать меня со всех сторон.
- Ты теперь с нами, да?
- Только на час.
- Ты красивая, - прошептала одна из них, щупавшая моё лицо. - Очень красивая.
Они взяли меня под руки и отвели в центр класса.
- Ты будешь нашей королевой.
- Садись! - приказала мне одна из девушек. Их было больше - ещё человек десять жалось по углам; хоть и я могу всех лупцевать, в этом искусстве с Низшими не сравнится никто: злость и сила даже самых хрупких Низших девушек вошла в легенды. Лучше повиноваться им - целее будешь.
Я села на пол. Они расположились вокруг меня и стали целовать мои пальцы.
- Девочки! Девочки! - это в класс вошла их инструктор, из Низших, по фамилии Мэмет. К Низшим обращаются по фамилии и в третьем лице, и сами о себе они говорят также в третьем лице. Я согласна, это неудобно, но зато это подчёркивает, что к Низшим можно обращаться и пореже. - Они должны перестать. Они должны перестать!
Мои обожательницы, недовольно ворча, отползли от меня, хотя во время лекции и пытались дотронуться до меня.
После лекции Мэмет вывела меня наверх, но я бы осталась внизу. Наверное, это было одно из тех немногих мест в нашем мире, где говорят правду.
V.
Лекция.
Милые её девочки, ей их жаль. Они вряд ли увидят их судьбу, и она сейчас вам всё расскажет. Алтарь - это большой механизм, работающий по принципу мясорубки. Девочка прыгает туда, пролетает через камеру - там её идентифицируют, как, она не знает, но Алтарь не ошибается никогда. И если девочка подходит - железные клинья останавливаются, и с ней ничего не происходит - в противном же случае клинья не остановятся...
VI.
Осталось два дня (продолжение)
Дверь в Нижние корпуса закрылась за мной, а поскольку я не получала никаких распоряжений относительно моей дальнейшей деятельности, я решила вернуться в класс. Девочки крысами посмотрели на меня, но, похоже, предостережение Атил на них подействовало.
Просидев ещё два урока, мы отправились на завтрак. Столовая находилась в самом конце того самого памятного коридора, в боковом ответвлении. Я шла мимо прохода в Мужской Корпус и привычно повернула голову, выискивая его в толпе мальчиков, и тут сердце моё подскочило - я увидела его светлые локоны.
И плевать хотела я на все правила, этикет и прочие гадости.
Распихивая людей локтями, ногами, я рвалась к нему. А он даже меня не замечал!
Это не могло не прибавить мне злости, и я прорывалась вперёд с удвоенной энергией.
- Эй! Эй!
Наконец-то он понял, что кричат ему, и обернулся. Наверное, я являла собой страшное, но до боли знакомое зрелище, потому что он улыбнулся мне и раскрыл объятия, и я влетела в них, прижалась к нему, уткнулась носом в его грудь. Так мы и стояли, я - прижавшись к нему, а он - гладя меня по голове, целуя в макушку и прижимая к себе.
- Я тебя люблю. Я тебя люблю. - твердили мы друг другу, как будто боялись, что не поверим друг другу, но в душе ликуя: "Он меня любит! Она меня любит!"
Ребята вокруг нас шли себе дальше, а мы вот так стояли, как маленький островок посреди океана, из последних сил сдерживающий натиск бури.
Коридор опустел, а мы всё так же, молча, стояли и держали друг друга в объятиях. Некоторые ученики, уже возвращавшиеся с завтрака, с любопытством на нас смотрели.
Тут из какого-то коридора (в большую трубу впадает множество мелких трубочек) вырулили Раннин с тем самым воспитателем, что нас разнимали в прошлый раз.
- Это ещё что такое! - хором гаркнули они и бросились к нам.
- Тидус Террет! Немедленно отпустите и отойдите от... - воспитатель замялся.
- Юны Телзен, - подсказала Раннин.
- Юны Телзен!!! - благодарно гаркнул тот, произнося моё имя с таким зверским выражением лица, как будто это было страшное ругательство.
Вот и познакомились.
На какой-то миг мне показалось, что он сейчас брезгливо оттолкнёт меня и отойдёт подальше, в угоду им удивлённо на меня глянув: что набросилась? но нет; он даже покрепче прижал меня к себе, дав понять, что не желает меня отпускать.
- Ах вот как! - завопил воспитатель. - Упрямитесь! Ну ничего, вы у меня ещё попляшете! К директору!
- Я их провожу, - оказывается, во время этой сценки, устроенной воспитателем, Раннин сбегала за Атил - и когда она успела? Видимо, они где-то на полпути встретились. Атил схватила нас за руки и потащила к Аде.
Занавес!
Нас поставили перед ликом директора, а Раннин и воспитатель не поленились расписать произошедшее во всех деталях и красках. Ада выслушала их, отпустила и грустно посмотрела на нас:
- Ну, и что мы будем делать?
Мы промолчали. А что было нам сказать?
Слеза выкатилась из бесцветного глаза Ады Таннин:
- Я не знаю, что с вами делать.
Она развела руками.
Мы стояли перед ней, опустив головы и заложив руки за спину - кающиеся грешники.
- Ладно Юна Телзен, но вы, вы, Тидус Террет! Вы всегда отличались примерным поведением. А потом вдруг подрались с Юной Телзен, ну и потом я почти каждый день вас у себя видела. Ну что это такое. - В её голосе звучала удивительная грусть; похоже, это происшествие глубоко задело её. - А сегодня... Почему? Ответьте, почему? - в её голосе уже сквозило отчаяние.
- Мы любим друг друга, - объяснил Тидус.
Ада Таннин вздохнула, закрыла глаза и медленно запрокинула голову. Её движения были как будто записанными на плёнку, которую пустили медленно-медленно.
- Я не знаю, что с вами делать.
Мы молчали.
- Впрочем, - Ада как будто очнулась ото сна; она открыла глаза, села и бодро нам улыбнулась. - Ничего страшного-то не случилось. Мелкое нарушение дисциплины и неподчинение воспитателям. Совсем небольшое нарушение. Думаю, мы можем его замять в свете того, что послезавтра у вас Священный Отбор... Идите, мои милые, идите.
Мы кивнули и вышли. Урок уже начался, и в школе было тихо-тихо.
- Пошли они к чёрту? - предложил Тидус.
Я согласно кивнула, и мы вышли на улицу, сели на залитые солнцем ступеньки и прижались друг к другу.
- Я люблю тебя, - сказала я, прижимаясь к его тёплому боку.
- Я люблю тебя, - отозвался он, обнимая меня одной рукой.
- Почему? - знаю, дурацкий вопрос, но смысла не лишённый. Я не знала, почему, вот и спросила. Нет, правда, за что меня любить? Ну, мама, папа... А тут... За что? Что я такое из себя представляю, чтобы меня любить?
- Ты...не такая, как они. Они...ну...все как под копирку. Глупые и пустые. Они все одинаковые и другими не станут. А ты...ты не такая. Ты выделяешься среди них. Уже за это тебя надо любить. А ты... Ты ещё и сама по себе чудесная. Вот почему.
Я прижалась к нему.
- А ты такой чудесный и красивый. И так здорово дерёшься.
Он засмеялся и поцеловал меня в нос.
- Ты тоже.
Минут десять мы посидели молча, прижимаясь друг к другу и греясь на солнышке.
Прозвенел звонок, и до нас донёсся нарождающийся шум собирающихся домой ребят.
- Пойдём потихонечку на остановку? - предложил он.
- Давай.
Он помог мне встать, и мы направились к остановке.
- Давай завтра после школы где-нибудь посидим, - предложил он. - Поговорим с глазу на глаз.
- Почему бы и нет, - согласилась я.
- Тебе куда?
- На Север.
- А мне на Запад, - он обнял меня за плечи и привлёк к себе.
Мы стояли на остановке и ждали наших конвейеров. Странно, но, наверное, я впервые в жизни наслаждалась существованием. И даже ни о чём не думала.
- Кажется, это твой, - указал Тидус на задвигавшийся конвейер.
- Мой. До завтра!
Он подсадил меня на конвейер. Я села и, наклонившись к нему, поцеловала в губы.
Наверное, я была счастлива.
Мама была дома. Она радостно меня обняла:
- Милая! Как ты? голодна?
- Всё хорошо, мама, - я прижалась к тёплому материнскому телу. - Я правда проголодалась.
- Пойдём перекусим?
- Конечно, мама. А папа где?
- На работе, милая, - мама достала из своего портфеля пять дотаций - значит, пойдём в хорошее кафе. Мои родители зарабатывают довольно прилично сверх положенных пятнадцати и могут себе позволить ходить в кафе и иногда - в рестораны.
- А почему ты дома?
- Нас, родителей выпускников, отпускают пораньше, - улыбнулась мама. - Я и ушла. А папа...ты знаешь, он им нужен.
Я кивнула. Я никогда точно не знала, чем занимается папа, но он всегда говорит, что его работа жизненно необходима государству, а усомниться в его словах повода не было.
Мы спустились, прошли по улице и свернули в кафе на углу. Сделали заказ. Мама загадочно улыбнулась мне.
- Ну, рассказывай!
- Что рассказывать?
- Перестань, Юна. Как будто я не вижу, что ты вся от счастья светишься.
- Я нашла его, - призналась я.
Казалось, мама никак не отреагировала, но в её глазах заплясали счастливые искорки.
- Я очень за тебя рада. Как его зовут?
- Тидус.
- Красивое имя.
- Мне тоже нравится, - улыбнулась я.
- Наговорились, наверное, наконец?
- Нет. У нас не было много времени на разговоры.
- А хотите? - заговорщицкая улыбка.
- Конечно... - я вспомнила наше прощание.
- Тогда зови его завтра к нам! Я буду дома, открою...
О лучшем я и мечтать не могу.
- Правда можно?!
Мама кивнула. Я вскочила, подбежала к ней и обняла.
- Спасибо, мам.
- Ну, ну, - погладила мама меня по руке. - Что ты. Такая ерунда. Садись.
Нам принесли еду: суп из сухого молока, аппетитные витаминные кубики и йодированную минеральную воду. Мы приступили к обеду.
- Как дела в школе? - спросила мама.
- Средне.
- Готовят к Отбору, да?
- Да.
- Я уверена, ты его пройдёшь, - сказала мама, хотя её голос говорил об обратном.
Я покачала головой и отправила в рот кубик.
- Как же так, милая?.. - грустно спросила мама.
- Я слишком не подхожу, мама. - что ещё могла я сказать? - У меня будет минус сто из минус ста.
Мама взяла меня за руку.
- Мне очень хочется не верить, что ты не пройдёшь, но я слишком привыкла смотреть правде в глаза. Когда мы с папой вчера сидели у твоего директора, я понимала, насколько ты не соответствуешь требованиям этого мира. Родись ты на пару веков раньше - то была бы твоя эпоха, да... Ты не в своё время родилась, Юна.
- Наверное, мала, ты жалеешь, что в живых оставили меня, а не мою сестру?..
- Что ты! - мама со всей силы сжала мою ладонб. - Но в коем случае, слышишь? Я очень люблю тебя, дочка, пусть ты не такая, как мне хотелось бы, но ты для меня дороже всех на свете... Хотя... - она горестно вздохнула. - Наверное, ты мне не веришь. Без веры нет любви. Но знай - я тебя люблю.
Я сейчас сижу в ванной кабине, плачу и пишу это. Нам нельзя вести записки. Высшим нельзя плакать. Но сейчас я не Высшая, сейчас я не такая, как другие. Я - та, кто Отбор не пройдёт.
VII.
Остался один день
Третий день - и реву в третий раз. Мне совершенно не спится, и я записываю события за последний полный день моей жизни, сидя в ванной кабине и обливаясь слезами.
Завтра.
Завтра это случится.
Я не боюсь, что меня разрежет. И мои родители не боятся того, что я его не пройду. Но мне всё равно хочется плакать. Потому что я что-то не доделала, что-то не досказала, а завтра железные клинья мне ухмылнутся: и не доделаешь, и не доскажешь. Отныне ты станешь нашей. И отдадим мы лишь твою кисть с зажатым в ней амулетом...
Бедные мои мамочка, папочка... Вам будет больно видеть мою мёртвую руку, да?
С утра я поняла, что день будет не такой. На остановке это ощущение усилилось, но я изо всех пыталась его задавить в себе. Потом я плюнула и дала волю чувствам, которые мне подсказали, что, кажется, с девочками-однокласссницами что-то не то.
Мои опасения, увы, оправдались. В классе была такая напряжённая атмосфера, что, приди я туда с вольтметром, он бы показал не меньше двухсот двадцати.
Впрочем, девочки ещё держались: урок прошёл спокойно, у меня даже просили карандаши.
Но на перемене нас отправили на площадку, гулять. Два раза в неделю нас выгоняют на большой, покрытый щербатым асфальтом пустырь, где валяются какие-то ящики, исполняя роль сидений, а через трещины пробиваются длинные травинки. Туда же выгоняют и мальчиков, и мы должны налаживать с ними отношения целый урок.
Как только я оказалась под палящим солнцем на пустыре, я тут же отправилась на поиски его. Наконец, знакомые светлые локоны мелькнули в толпе выходящих из помещения мальчиков, и я радостно устремилась туда.
Но через пару метров врезалась в Лару Тариет, неизвестно откуда появившуюся у меня на пути.
- Это что? - уточнила я, обнаружив, что меня окружили полукольцом девочки.
- Сейчас узнаешь, что, - мрачно сказала одна из них. Не успела я и глазом моргнуть, как меня повалили на землю, прямо к ногам Лары. Кто-то плюхнулся мне на спину, так что я чуть не задохнулась, остальные прижали к асфальту руки и ноги.
Лара не спеша опустилась на колени, схватила меня за волосы и с силой ударила меня лицом об асфальт. Сильно, со смаком и наслаждением. Но я и не пискнула.
- Хочешь знать, что? Сейчас узнаешь! Думаешь, лучше всех? Хочешь выделяться?! - Лара просто бесилась, и она уже не только била меня об асфальт, но и возила лицом по нему; я же из последних сил сдерживала крик боли. - Такая вся у нас замечательная! Вертится, крутится, и вчера ещё и прилипла к самому лучшему мальчику, как продажная девка! А я ему до этого нравилась! Я!!! - Лара уже визжала. - Я тебя ненавижу, Юна Телзен, чтоб ты сдохла!
- Перестань! Перестань!!! - по всей видимости, Лару уже пытались оттащить, и она с удвоенной энергией молотила меня лицом об щербатый камень. И вдруг всё закончилось. Все разом отпустили меня, хотя, правда, Лара напоследок протащила меня сантиметров десять по асфальту. И всё затихло.
Когда меня оставили в покое, я сжала зубы так, что они затрещали: всё лицо саднило, а ободранная сторона горела и кровоточила изо всех сил – меня в основном возили по камню правой стороной лица; было адски больно, но я даже не вскрикнула – не хотела доставлять удовольствие Ларе.
Я решила подняться, уйти отсюда, потому что физически чувствовала на себе взгляды сотни пар глаз. Поставила руки поудобнее, оперлась на них, но лишь смогла оттолкнуться от земли, приподняться и сесть – на большее меня не хватило: руки и так еле держали меня, и я покачивалась, кренилась и тупо смотрела на окровавленный асфальт.
Кто-то опустился рядом со мной на землю и поддержал. Я подняла голову: Тидус.
Он в ужасе посмотрел на меня и прижал к себе.
- Великий Бог Уравнитесь, что они с тобой сделали…
Вокруг нас собралось уже порядочно людей. Они все смотрели на меня так, как будто я умирала на руках у Тидуса и им сейчас придётся меня хоронить. На лицах учениц запечатлелся страх и ужас, и даже какой-то трепет перед лицом этого в какой-то степени величественного зрелища.
- Что тут произошло? - сквозь толпу протиснулась Атил. Я повернулась к ней, и она подёрнула бровью: - Великий Бог Уравнитель. Пожалуйста, кто-нибудь, отвезите Юну Телзен домой.
- Я отвезу, - вызвался Тидус.
- Хорошо, - кивнула Атил. - Идите. А теперь...расскажите мне, кто это сделал.
Тидус взял меня на руки и понёс меня в школу. Я вцепилась в его одежду и пыталась держать голову ровно - на большее меня явно не хватало в тот момент.
- Отнеси меня к раковине, - попросила я. - Мне надо умыться.
Моя просьба была исполнена. Я пустила холодную воду и осторожно промыла лицо, подянла голову, увидела своё отражение в зеркале и обомлела: кожа была содрана, и правая половина лица превратилась в сплошную рану. К счастью, левая почти не пострадала и отделалась несколькими ссадинами. Но вот правая... Из глубин ярко-красного, сочного, влажного месива испуганно смотрел неестественно большой глаз.
- Великий Бог Уравнитель... - я снова опустила лицо к раковине и продолжила промывать рану.
- Тебе лучше? - заботливо спросил Тидус, положив мне руку на плечо.
О Великий Бог Уравнитель, он тут! Я и забыла... И он видит меня в это ужасном виде. Боже, Боже Уравнитель!
- Уйди, - я зарылась лицом в холодную воду ещё глубже. - Я не хочу, чтобы ты меня такой видел.
- Ну что ты! Перестань. Ты всё равно прекрасна.
Я повернула к нему лицо.
- Правда?
Он кивнул.
Я выпрямилась, опёрлась одной рукой о раковину, а другой провела по его щеке.
- Правда? - повторила я.
Он провёл кончиками пальцев по моей более здоровой щеке.
- Правда, - ответил он.
Потом он осторожно приблизился ко мне и поцеловал. Я сжала пальцами сталь раковины и ответила на поцелуй.
Странно, я ничего не помню о своём первом поцелуе. Помню только холодную сталь, как будто я вся перетекла в пальцы.
По школе мы шли, держась за руки, а на улице я по совету Тидуса прижалась пораненной частью лица к его груди.
Мы дошли до остановки, дождались моего конвейера, сели, прижавшись друг к другу, как чудом выжившие под страшной бомбёжкой: я, прижав колени к груди и уткнувшись лицом ему в плечо, и он, осторожно прижимая меня к себе и озираясь по сторонам.
Мы проехали через мост; конвейер остановился, и мы сошли. Тидус с люопытством осмотрелся.
- Индустриальный район?
Я кивнула. Мы жили на набережной маленькой, мелкой, но широкой речушки, настолько грязной, что резкие всплески ядовитой воды оставляли на стенках грязные разводы. Рельсы, вагоны, вагонетки, силуэты труб и заводов, туман с запахом хлористой воды и аммака были для меня частями родного, но любимого пейзажа.
В нашем доме жили государственные чиновники; район считаля престижнейшим, несмотря на то, что всего в ста километрах находился промышленный городок, обеспечивавший город и большую часть страны всем необходимым: всем хотелось жить рядом с государственными деятелями, а государственные зждания находились как раз в самом сердце промышленного городка.
Мы под ручку пошли по набережной. Туман, дотрагиваясь до моей раны, разбредил её и причнил мне жуткие страдания, и вскоре я обессиленно упала на колени и тихонько застонала. Нет сил ни плакать, ни кричать, ни идти.
Тидус взял меня на руки и понёс. Я обмякла в его руках, полностью погрузившись в свою боль.
- Какой этаж? - сквозь мокрую пелену ко мне пробился голос Тидуса.
- Семнадцатый.
На семнадцатом этаже две квартиры. Окна соседней квартиры выходили как раз на набережную. Из неё уже пять человек выбросились, и один в нашей квартире жил. Пробрался в соседнюю, сиганул и прямо в воду. Говорят, - я не видела, меня тогда и на свете не было, - говорят, что он почти что сразу весь почернел, скукожился и высох - ещё до того, как утонул.
Не знаю, к чему я это вспомнила...
Мы приехали на наш этаж.
- Мама-а-а-а-а... - завыла я не своим голосом. - Ма-а-а-ама...
Дверь распахнулась, с силой шарахнув стенку.
- Юна!!! - услышала я голос мамы. - Юна!!! Что с тобой, Юна?!!
- Здравствуйте, - вежливо сказал Тидус. - Её в школе возили лицом об асфальт.
- О Великий Бог Уравнитель... Доченька, доченька... - мама попыталась взять меня на руки, но я была для неё слишком тяжела, и мама опустилась на пол. Тидус опустился рядом с ней. Они касались друг друга коленями.
- Мама, мама, мама, - я хватала их за руки; моя голова лежала на подушке из их ног. - Мне так больно, мама, мама, мама...
Я наконец-то сломалась. Из горла извергались стоны, из глаз текли слёзы.
- Тихо, Юна, пожалуйста, всё хорошо, Юна, ты со мной, я тебя люблю, Юна, Юна, - наперебой твердили мама и Тидус, целуя меня и осторожно лаская.
Когда я более-менее успокоилась, мама, не переставая гладить меня по щеке кончиками пальцев, подняла голову и сказала:
- Пожалуйста, помоги мне отнести её в постель.
Тидус с готовностью взял меня на руки и отнёс в мою комнату, где положил на кровать.
Я потихонечку приходила в себя, вырывалась из тёмной чащи боли.
- Юна, милая, доченька, солнышко, сейчас всё кончится, - ко мне приблизилась мама с ваткой, смоченной чем-то серым. - Только сейчас немного пощиплет. Будет больно - кричи...
- Я её подержу, чтобы было не так больно, - Тидус забрался на кровать и крепко-крепко меня обнял.
Мама осторожно обработала мою рану. Было зверски больно, но я почти не кричала, лишь тряслась всем телом; в такие минуты Тидус прижимал меня к себе ещё крепче, как будто хотел слиться со мной в одно целое.
Однако всё сразу прошло, когда мама закончила. Боль ушла, напоследок сильно меня дёрнув и тем самым вернув в реальность.
Я снова изо всех сил вцепилась скрюченными болевой судорогой пальцами в Тидуса и жадно потянулась к его губам, но сил не хватило, и на полдороге я сдалась. Глаза слипались.
- Солнышко, поспи часок, - ласково сказала мама. - потом будет легче...
Я сонно кивнула, ткнулась в Тидуса носом и тут же уснула.
Проснулась я уже в одиночестве, заботливо укрытая. Лицо уже не так болело, но сильные толчки боли иногда прорывались на поверхность.
Я встала и, пошатываясь, пошла искать Тидуса и маму. Меня ещё и разули, и я каждый раз вздрагивала, касаясь голой ступнёй холодного пола.
Они нашлись на кухне, где пили горячее какао и разговаривали. Когда я, качаясь, появилась на пороге, Тидус вскочил и поддержал меня.
- Юна, солнышко, - мама подошла, обняла меня, и я навалилась на неё всем весом. - Как ты?
- Гораздо лучше, мам. Я тоже какао хочу, - заявила я.
- Вернись в кровать, а я принесу тебе какао и Тидуса впридачу, - весело хихикнула мама. Похоже, моё выздоровление подняло ей настроение, а общение с моим мальчиком - и подавно.
Тидус снова взял меня на руки и отнёс обратно. Похоже, это процедура доставляла ему удовольствие; впрочем, мне тоже. Мы сели на мою постель, поперёк неё, оперевшись на стенку и подтянув колени к груди. Мама принесла нам две большие кружки дымящегося какао и оставила нас.
Я сделала большой глоток и прижалась к Тидусу. Сразу стало тепло и спокойно.
- Папа придёт часа через полтора, - сказала я. - Останься со мной...на час...до вечера. Пожалуйста.
Он прижался ко мне.
- Не до вечера. Навсегда.
Я отпила ещё какао и положила ему голову на плечо.
- Навсегда...навсегда.
- Мы всегда будем вместе. Всегда-всегда. Закончим образование, устроимся на работу и потом поженимся. Так ведь? - спросил он, и я одобрительно кивнула. - Может, к тому времени я уже и квартиру получу, меня уже в очередь поставили... Работать будем. Ребёнок родится...
- Девочка, - вставила я.
- Обязательно девочка! - решительно кивнул Тидус. - Такая же чудесная, как и её мама.
- Как бы мне хотелось, чтобы это было именно так, - вздохнула я.
- Так и будет! - Тидус уверенно сжал мою руку.
- Так не будет, - я покачала головой с мягкой полуулыбкой.
- Но...почему, любимая?
- Я завтра умру.
Тидус посмотрел на меня с невыразимым ужасом.
- Почему, солнце?!
- Священный Отбор убьёт меня, - терпеливо объяснила я.
- С чего ты взяла, Юни?
- Я его не пройду, и...
- Тебя отправят в Гетто Южного Остова, - перебил он меня. - Но не тревожься, милая. Мой отец может оспорить результат Отбора. В крайнем случае я последую за тобой. Мы ведь будем счастливы и на Южном Остове, правда?
- Правда, если он, конечно, существует.
Тидус отставил чашку, осторожно приподнял меня, посадил к себе на живот и посмотрел мне в глаза. В его глазах светилось тревожное, напряжённое любопытство.
- Солнышко моё, я тебя не понимаю.
- Это всё ложь, - тихо, но твёрдо сказала я. - Тех, кто не проходит Отбор, никуда не отправляют. Они умирают ещё во время Отбора.
Похоже, я ещё больше его запутывала.
- Священный Отбор - это прыжок в большую мясорубку, - пояснила я. - И тех, кто не подходит, просто рубит на куски.
Он прижал меня к себе так крепко, что моё какао расплескалось - прямо на нас. В его глазах стоял первобытный, выжигающий ужас.
- Милая, скажи, что это выдумка. Ты же...шутишь, правда? - взмолился он.
- Нет, милый. Я...меня сегодня отправили к Низшим. В качестве наказания, - поспешно добавила я. - И там им прямо рассказали...
- Может, так проводят Отбор только для Низших? - схватился Тидус за эту соломинку.
Я покачала головой:
- Отбор, то есть его церемония, для всех общая.
Он молча уткнулся мне носом в шею.
Мы та и сидели, не произнося ни слова. Что-то похоронное, траурное было в этом молчании, но не было и слов, чтобы разорвать его тугой кокон, надёжно спеленавший нас.
Минут через десять Тидус поднял голову и сказал:
- Знаю...
- Что, любимый?
- Как тебя спасти.
Пауза. Я внимательно уставилась на него, всем своим видом показывая, что слушаю его и впитываю каждое слово.
- Ты, грубо говоря, неправильная, так? Я - правильный. Или, во всяком случае, был им достаточное время. Если мы прыгнем вместе... Вдруг нас обоих сочтут за правильных?
- Вряд ли, - покачала головой я.
- Но попробовать стоит, - возразил он.
- Нет...не надо. Не надо. Я не хочу, чтобы ты погиб из-за моей глупости. Я пойду навстречу своей судьбе.
Он нежно-нежно поцеловал меня в шею.
- Я преклоняюсь перед тобой, - сказал он.
Оставшееся время мы просто сидели, прижавшись друг к другу, шептали всякие нежные глупости, целовались. Наше уединение нарушил лишь деликатный стук в дверь - мама напоминала, что нам пора расстаться.
Я хотела проводить Тидуса, хотя бы до дверей, но он не позволил - боялся, чтобы мне не стало хуже. Я покорно легла, и Тидус укрыл меня одеялом, наклонился ко мне и поцеловал. Я взяла его за руку и долго-долго держала. Он навис надо мной и смотрел мне в глаза, а я смотрела в его глаза, и наши взгляды образовывали безупречную прямую. Когда Тидус наконец вышел, я закрыла глаза и открыла их лишь тогда, когда захлопнулась входная дверь.
Мама вернулась ко мне, села на пол рядом.
- Лучше не стало, лапусь?
- Есть немного, мамуль.
- Завтра вставать позже. Отоспишься.
- Да?
- Мне сказали, что надо к девяти. С утра привезут одеяние, и мы все вместе отправимся в школу. Это...не займёт много времени.
Я посмотрела маме в глаза, и мне показалось, что она всё-всё знает. И ещё она знает, что я всё-всё знаю.
- Разве?
- Ты первая в списке. Как только ты...они...закончатся... Ну, когда для тебя всё закончится, - наконец, нашла подходящую формулировку мама, - мы тут же поедем домой, солнышко. Хочешь, вечером сходим куда-нибудь?
"Никуда, никуда, никогда мы не пойдём."
- Хочу.
- И Тидуса возьмём, - медленно кивнула мама. - Он мне очень, очень понравился. Замечательный мальчишка.
Тут послышалось, как открывается входная дверь.
- Папа пришёл, - встала мама. - А ты спи. Спокойной ночи, солнышко. - она нежно меня поцеловала. - Я люблю тебя, Юни.
- Я люблю тебя, мама.
Мама вышла из комнаты, погасила свет. Они с папой довольно долго беседовали - по всей видимости, на кухне; в какой-то момент папа с силой ударил по стене кулаком - видимо, мама рассказала ему о сегодняшнем инциденте.
Спать не хотелось. Я лежала и вслушивалась в приглушённый разговор и со временем даже начала разбирать отдельные слова. Вскоре, однако, беседа смолкла. Потом в мою комнату кто-то тихо вошёл.
- Юнкин? Не спишь? - папа присел на краешек моей кровати.
- Нет, папа.
- И не хочется?
Я кивнула.
- Не спится...всё правильно. - папа вздохнул, взъерошил мои волосы. - Юнкин, мне хочется многое тебе сказать, но я не буду произносить длинных речей, а постараюсь выразить все мои чувства в наименьшем количестве слов. - папа помолчал, взял мою руку и сжал её так, будто от этого зависели наши жизни.
- Прости меня, Юнкин.
Я лежала, боясь даже дышать. Папа - и извиняется?!
- Мне всегда хотелось с тобой повозиться, поиграться... Но я мог лишь молча наблюдать как ты растёшь. Утром ты ещё не просыпалась, вечером ты либо уже спала, либо была слишком сонная. Это было неправильно, знаю, но я ушёл в головой в работу, потому что в тот момент ожидалось моё повышение по службе. Ты ещё не родилась, и я надеялся, что к твоему рождению будет легче, у меня появится больше свободного времени... Но оказалось, что там ещё хуже. - он тяжело вздохнул. - Прости меня, Юна. Я отвратительный отец.
- Ну что ты! - запротестовала я.
- Я отвратительный отец, - упорно повторил папа. - Я сам запутался в своих мечтах, стремлениях и желаниях. Но одно я всегда знал точно: ты мне нужна. Я очень тебя люблю, Юнкин, и всю жизнь буду мучиться от сознания того, что мы всегда были, по сути, чужими друг другу.
Меня захлестнула волна нежности к отцу. Может, он и вправду не мог проводить со мной много времени, но он всегда вкладывал всю душу в меня. Перед глазами у меня одна за другой вставали сцены нашего совместного времяпровождения, и слёзы текли у меня из глаз.
Я села и обняла его.
- Я...люблю тебя, папа.
Он прижал меня к себе, и мы так сидели, долго-долго, отец и дочь.
VIII.
Дней больше не осталось
Я проснулась раньше нужного - возможно, сказалась моя проклятая нервозность. Села в кровати, притянула к груди колени. Все мои мысли были заняты Отбором.
Тут в дверь постучали, и мне пришлось отвлечься от мрачных размышлений. Я встала и пошла открывать, по дороге пытаясь привести в порядок волосы.
Привезли белое одеяние и амулет.
- Спасибо, - кивнула я, забрала вещи, поставила подпись в листке и вернулась в комнату. Развернула свёрток.
Красивые вещи.
Потом разбуила мужа и дочь.
Белое одеяние оказалось Юне очень к лицу, хотя ей совсем не понравилось.
- Ты замечательно выглядишь, солнышко.
- Что ты, мам!
Мы закончили сборы и вышли на улицу. Ребятам нельзя есть перед Отбором, и мы из солидарности тоже не стали завтракать. Личико Юны уже начало потихонечку подживать, на ране появился светло-серый лёгкий налёт. Мне было очень больно смотреть на это серое пятно, но больше никак я не могла облегчить страдания дочери. Муж же избегал вообще смотреть на рану, но я заметила не раз, что его рука сжималась в кулак, когда он смотрел на лицо Юни.
Наш конвейер пришёл в движение, как на заказ, как раз тогда, когда мы подошли к остановке. Мы сели и поехали. Юна прижалась ко мне, и всю дорогу я обнимала её и гладила по голове.
Приехали мы вовремя У входа в школу уже толпились родители с детьми в белых одеяниях. Мы с Юной тут же стали искать глазами Тидуса, но в толпе были лишь девочки: видимо, мальчикам назначили другое, более раннее либо позднее врем.
Тут к нам подошла школьный секретарь:
- Прошу внутрь.
Она провела нас через толпу и запустила в школу; вчетвером мы прошли по коридорам, таким непривычно пустым. Перед нами распахнули небольшую дверь, такую маленькую, что нам пришлось пигнуться, чтобы войти.
Нашим взорам предстала совершенно пустая белая комната. В самом центре пола находилось квадратное отверстие, мягко мерцавшее голубым светом. От него прямо-таки разило жизнью, смертью и судьбой.
Секретарь встала у двери, взглядом пригвоздила Юну и нас к полу и сказала бесцветным голосом:
- Юна Телзен, можете что-нибудь сказать своим родителям. Не задерживайте, пожалуйста.
- Доченька, - муж обнял Юну, - мы очень тебя любим и гордимся.
Банальности, но что ещё мы могли сказать? Слова, любые, главное - тёплые, но пусть банальные, были необходимы Юне.
Юна обняла сначала его, затем меня.
- Мама, - быстро шепнула она мне. - Я больше не боюсь. То, что я делаю, правильно, и то, что со мной сделают, правильно, потому что я совсем не изменюсь. И дальше буду такой же. Пусть будет то, что должно быть.
Она улыбнулаь нам и подошла к отверстию. Голубое свечение окрасило её лицо, придав Юне сходство со старинной богиней Хелью. Ветерок, сбегавший из отверстия, слегка шевелил её волосы и одежду. Пальцы, сжимавшие амулет, побелели.
Юна легко улыбнулась нам и шагнула навстречу своей судьбе.